Ардов Михаил - Легендарная Ордынка
Михаил Ардов
Легендарная Ордынка
Видит Бог, я не хотел писать эту книгу. Друзья много лет уговаривали меня
сделать это, а я отнекивался, отказывался, убеждая их, что в моем теперешнем
положении, "в сущем сане", это и неловко, и, главное, неизбежно несет в себе
некий соблазн.
И все же я решил взяться за перо. Побудительной к тому причиной стали не
столько уговоры приятелей, сколько многочисленные публикации, в которых
мемуаристы искажают факты, где содержится ложь, а то и просто клевета на
дорогих моему сердцу людей. Существует даже попытка изобразить саму Ахматову
эдакой полубезумной старухой, которая на склоне лет окружала себя
"мальчишками"...
Итак - "Легендарная Ордынка". Выражение это вошло в наш семейный обиход с
легкой руки Анны Андреевны, впервые его употребил какой-то ее гость,
иностранец, который описывал свой визит в дом моих родителей.
Мне был год, когда меня привезли на ту квартиру, и я прожил там до
тридцати лет, так что словосочетание "легендарная Ордынка" для меня помимо
всего прочего означает - детство, отрочество и юность.
I
Я помню, я так отчетливо помню огромную толпу, множество людей, которые
заполнили всю платформу, балконы и лестницы... Помню напряженную тишину,
ненатуральное молчание, которое сковало всех, головы у людей подняты, и все
чего-то ждут, прислушиваются...
Это одна из первых в Москве воздушных тревог, мы прячемся в метро, на
станции "Комсомольская".
Вот мое самое раннее сознательное воспоминание. Только что разра-зилась
война, и меня везут с дачи, с Клязьмы - в Москву, на Ордынку. Я даже не
припоминаю, кто именно меня вез. Кажется, была няня Мария Тимофеевна и еще
кто-то. Быть может, даже мама... Зато совершенно явственно помню толпу на
вокзале, панику, звук сирены. Все толкаются, все спешат в метро, в
подземелье...
Сама дача на Клязьме вспоминается мне совсем смутно. Зеленый ухоженный
сад, веранда, соломенные кресла, фигура хозяйки... Родители говорили, что была
она дама характерная, притом эстонка, Розалия Яновна. А муж у нее был русский,
очень приветливый и добрый, совершенно подавленный своей властной супругой. А
она о нем отзывалась так:
- Мой муш кароший. Ефо фсе люпят. Только я ефо не люплю.
А вот еще одно смутное довоенное воспоминание. Зеленый забор, кусты и два
привязанных пса, две будки. Это Голицыно, задворки писательского дома...
Отец вспоминал, что собаки эти произвели на меня сильнейшее впечатление.
Он спросил меня, трехлетнего:
- Ты их боишься?
- А они не будут нас кусать? - сказал я.
- Кого - "нас"?
- Ну нас, Алдовых...
Самое удивительное, что я плохо помню свою няню - Марию Тимофеевну. Лицо
ее вспоминается мне только таким, каким запечатлено на семейных фотографиях.
Зато помню руку ее - большую, мягкую, теплую... Помню, как гладила она меня по
голове.
В нашу семью Мария Тимофеевна перешла от академика Зелинского, там ей
довелось нянчить сына Андрея. Была она женщина умная, с чувством собственного
достоинства и с языком весьма острым. На Ордынке долго бытовали ее поговорки.
Например, такая:
- Коня видно по походке, а добра молодца по соплям.
Мой младший брат Борис родился семимесячным. После родильного дома ему
создали особенные условия, поддерживали в комнате постоянную температуру.
Мария Тимофеевна время от времени заходила туда посмотреть на новорожденного.
- Людеет, - произносила она со знанием дела.
У нас иногда вспоминался такой рассказ моей няни. Деревня, где родилась и
жила в детстве Мария Тимофеевна, стояла на реке, а н
